принёс и повесил на стену новый факел, и тут же в углу зашуршало.
Ханна инстинктивно вскинула руку со своим единственным оружием — зеркальцем. Она опасалась крыс, но шевелилось что-то огромное, не меньше собаки.
— Кто там?! — спросила Ханна острым от страха голосом.
— Хлебушка! — донеслось из угла жалобное.
— Кто ты? — спросила женщина уже спокойнее.
В углу завозились, и груда тряпок сложилась в худую измученную старуху, оборванную так, что было видно сухие костистые руки и обвисшую грудь.
— Я? — Старуха почесала грудь. — Я — старая Махда. Дай хлебушка?
Судя по виду старухи, стражники просто перестали её кормить, ждали, пока помрёт.
Ханна вздохнула, сняла суму, вынула половинку лепёшки, отломила кусок, подошла к старухе и протянула.
— Хлеб? — Тощие руки затряслись.
— Хлеб, — согласилась Ханна. — А вода здесь есть?
— Воду приносит рышая, — шепеляво пробормотала старуха, вцепляясь в кусок лепёшки и пытаясь откусить от него беззубым ртом. — Кашдый вечер льёт в чашку. Шалеет меня.
Ханна пригляделась. У решётки и в самом деле стояла пустая глиняная миска.
Старуха — видать, зубов у неё и в глубине рта осталось немного — отламывала и сосала засохший хлеб.
Ханна молчала: вот всё-таки живая душа — старуха, но лучше бы её не было.
Что будет, когда вечером придёт стражник?
Неужели и это ей придётся вытерпеть, чтобы отомстить?
— А ты нездешняя, дощька… — Старуха дососала лепёшку и стала разглядывать Ханну, как украшение в лавке. Есть такая особенная старческая бесцеремонность, которая даже и не стесняет.
— Издалека пришла, — отозвалась Ханна уклончиво.
— Молодая… А муш твой хде? — удивилась старуха.
— Умер, — отрезала Ханна. — Заболел долгой зимой и умер.
Заболел. Заразился мирской властью. Правителем Серединного мира стать захотел, на чёрный трон решил сесть, скотина проклятая.
Ханна скривила губы в болезненной гримасе.
— Шалеешь его? — спросила старуха.
— Нет, — отрезала женщина. — Издох — туда ему и дорога.
Она заранее хоронила Александэра. Чтобы не жалеть потом. Потому что жалела. Ненавидела и жалела.
— А я вщё равно люблю швоего шынка, — заулыбалась старуха. И ответила на удивлённый взгляд Ханны. — Это он меня шюда пошелил. Я-то деревеншкая. Шынок ушёл в город, дошлушился до места. А дом мой шгорел, и я припёрлашь к нему за помощью, штарая перешница. Опошорить шахотела швоего крашавца, вошомнила, что он пуштит в швой дом гряшную нищенку-погорелку. Он меня и приштроил в тюрьму. А куда бы меня ещё?
— Сын? — поразилась Ханна.
— Он у меня нащальник штражи! — с гордостью произнесла старуха. — Только ты молщи, девка. Не велел он мне говорить, щья я мать. Штобы не позорила.
Ханна всмотрелась в морщинистое лицо старухи. Она хорошо запомнила начальника стражи — длинная нижняя челюсть, хрящеватый нос, и в самом деле похожий на нос старухи.
— Да неужто вот так? — поразилась она.
Наверное, бабка просто выжила из ума? А сходство — оно бывает здесь деревнями, где все друг другу родня.
— Так вот ще… — Старуха сунула руку между грудей, достала деревянную ладанку, а из неё — плотно свёрнутый кусочек пергамента. Родовую запись, что раньше давали в церквях Сатаны, о том, что душа младенца изначально запродана. — Шмотри: тут имя его, шыночка. Накиш. Он у меня такой штатный, такой крашивый…
«Статный? Мать в тюрьму бросил! «Гостиницу» ей нашёл бесплатную! И даже хлеба не даёт, скотина!» — Ханна оскалилась, как волчица, всматриваясь в темноту коридора.
***
Бургомистр мэтр Сорен с постели сегодня поднялся поздно.
Ночью его мучали кошмары. Снилась центральная улица столичной Вирны, сплошь залитая кровью. И пустой чёрный трон правителя, от которого расходились волны пульсирующей боли так, что никто теперь не мог к нему подойти.
Два года назад мир людей изменился в одну страшную ночь. Пали церкви Сатаны, разбежались советы магистров. Нарочные повезли из столицы письма о том, что магия исчезла.
Да он и сам ощутил, как перестали работать даже самые простые заклятия. Теперь он не мог ни свечу зажечь, ни отправить с письмо с вороном.
Но трон? Почему так вышло?
Почему никто из людей не может больше сесть на высокий трон правителя Серединных земель?
И… если трон заколдован, то кто мог сотворить такое в отсутствие самой магии? Значит, кто-то втайне властвует в Вирне и магия ему всё ещё подчиняется?
Мэтр Сорен в беспокойстве от мыслей и страшного сна заходил по комнате, дожидаясь слуги, что оденет, и служанки, что будет укладывать волосы.
Спальня его была обустроена просто: большая кровать с балдахином, шкаф, комод да единственная дорогая вещь — ростовое зеркало.
Роскошные наряды смотрелись здесь глупо, но других он с собой не привёз. И шить не хотел. Где в такой дыре найдёшь приличную швею?
Должность бургомистра была тесна мэтру Сорену — расшитые камзолы он наготовил совсем для другой.
Бургомистр… Смешно, даже и не префект!
Как низко он пал! Он, наследный принц!
И как же теперь жить в этом никчёмном и бесполезном мире, где невозможно силою заклинаний зажечь свечу?! Где в столице царит безвластие и каждый город сам решает свою судьбу, демоны его раздери!
Раздался стук в дверь, и бургомистр успокоил породистое лицо, намотал на палец длинную прядь спутанных сном волос.
Слуга заглянул, несмело, не понимая, в каком настроении поднялся с постели его господин.
Мэтр Сорен кивнул, и слуга втиснулся, боясь даже дверь пошире открыть.
— Доброго здравьичка, менгир, — проблеял он, пряча глаза. — Там, на низу, ведьмы пришли и лютуют.
— Ведьмы? — удивился бургомистр. Но прогнать не повелел. Буркнул: — И чего им опять надо?
Ссориться с ковеном было ему не с руки. Говаривали, что именно ведьмы сумели сохранить малую толику магии.
Потому он старался сблизиться с главной ведьмой и даже рассказал ей по пятой бутыли вина про дочь. И не пожалел об этом.
— Бают, что стража захватила на заре пришлицу с белыми волосами… — Слуга даже попятился, так покраснело от этой новости лицо его господина.
— Чужестранку? — вскинулся бургомистр.
Именно главная ведьма ковена, старая Иссият, предупредила его, что неудачная жертва может подняться из ада и отомстить тому, кто вверг её душу в раннюю тьму.
С тех пор он и не мог нормально спать по ночам. И на башню ходил, как проклятый.
Вот только сегодня проспал.
— Кто дежурил на башне? — строго спросил он слугу.
— М-мастер Гийом. Он там, в низе, с ведьмами бает. Мол, не входила в ворота никакая беловолосая. Тайком, верно, пролезла.
Бургомистра прошиб холодный пот: неужели она?
— Дай мне одеться! — приказал он слуге. — И пришли, чтобы причесали. А ведьмам передай: пусть подождут!
***
Ведьм
